|
![[В стадии разработки]](images/undercon.gif)
| |
Джейс Хэрриот. Биография : Почитать
ПРОЛОГ
23 февраля 1995 года в той части Северного Йоркшира, где живу я,
выдался чудесный день. С вершины Саттон-Бэнка, холма на западе
Йоркширского национального парка, открывался вид на Йоркширскую
долину, раскинувшуюся на пятьдесят километров до йоркширских
холмов. На безоблачном зимнем небе ярко светило солнце, и я
отчетливо видел знакомую громаду Пен-Хилла, величественно
возвышавшуюся над входом в Уэнслидейл, — свежая белизна его
присыпанных снегом склонов ярко контрастировала
с темной зеленью долины. Стоял ясный морозный зимний день, когда
хочется гулять и гулять на свежем воздухе. В такой день я должен
был бы радоваться жизни.
Меня всегда возбуждала вечная магия долин, но в этот
великолепный февральский день я ощущал только пустоту, потому
что знал — никогда больше я не смогу смотреть на эти далекие
холмы без чувства ностальгии и сожаления. В этот день умер мой
лучший друг. Его звали Джеймс Альфред Уайт, — отец, в обществе
которого я провел так много счастливых часов. Человек, которого
я никогда не забуду.
Я не был одинок в своей печали. В этот же день люди всего мира
тоже оплакивали потерю друга. Его звали Джеймс Хэрриот. Он был
сельским врачом, который благодаря таланту писателя стал самым
известным и любимым ветеринаром в мире. Невероятно успешный
рассказчик, продавший более шестидесяти миллионов книг, которые
были переведены на двадцать языков, он писал с такой теплотой,
юмором и искренностью, что все, кто читал его книги, считали его
своим другом.
Джеймс Альфред Уайт был истинным джентльменом — именно таким,
каким его себе представляли многочисленные поклонники, и
необычайно скромным человеком, у которого собственный успех до
конца жизни вызывал недоумение. Однако этого, по его словам,
«обычного ветеринара» будут помнить многие десятилетия. Но в
моей памяти он остался не известным писателем, а отцом, который
всегда ставил интересы семьи превыше собственных.
Думаю, в жизни каждого человека, каким бы счастливым он ни был,
всегда есть темное облако где-то на горизонте. Для меня таким
облаком было здоровье отца, которое на протяжении нескольких лет
вызывало тревогу у всей семьи. Это облако приобрело угрожающие
размеры в декабре 1991 года, когда я узнал, что у него рак, и
последним ударом стала его смерть всего три года спустя.
20 октября 1995 года, примерно через восемь месяцев после смерти
отца, я сидел в первом ряду Йоркского собора, несомненно, одного
из самых красивых кафедральных соборов в мире. Здесь проходила
поминальная служба по Джеймсу Хэрриоту. Более 2300 человек
пришли отдать последний долг человеку, который дарил радость
миллионам. Кристофер Тимоти, сыгравший Джеймса Хэрриота в
телевизионном сериале «О всех созданиях — больших и малых»,
читал отрывок из популярной книги моего отца, и под сводами
древнего собора раздавался смех. Хотя в этих величественных и
строгих стенах слышать такое веселье было необычно, я
чувствовал, что поминальная служба по Джеймсу Хэрриоту
превращалась в событие, которое пришлось бы ему по душе. В этот
день мы не плакали,
а улыбались.
Альф, как называли отца его друзья, всегда испытывал стойкую
неприязнь к похоронам, — ему хотелось, чтобы эта церемония была
менее официальной.
— Конечно, люди должны выражать почтение на этих печальных
мероприятиях, — однажды сказал он, — но мне всегда очень жалко
семью и друзей.
Я хорошо помню одни похороны, которые ему по-настоящему
понравились. Это произошло много лет назад, когда я еще учился в
школе. Хоронили мистера Бартоломью, бывшего компаньона одного из
близких друзей отца, Дентона Петта (которого Джеймс Хэрриот
увековечил в своих книгах под именем Гранвилла Беннета). Барт,
необычайно милый, но сильно пьющий ветеринарный врач, незадолго
до своей смерти распорядился поставить несколько бутылок лучшего
шотландского виски всем коллегам, которые придут на его
похороны. Там были мой отец, Дентон и много других ветеринаров,
и после похорон они выполнили последнюю волю Барта.
Однако дома, в Тирске Северного Йоркшира, царила несколько иная
атмосфера.
— Куда подевался твой отец? — восклицала мать. — Он ушел на
похороны в два часа дня, а сейчас уже почти полночь! Что он там
делает?
Зная, с каким удовольствием отец проводил время в компании своих
коллег, особенно таких достойных, как Дентон Петт, было нетрудно
представить, что он делает. Я не слышал, как он вернулся домой,
но утром, сидя напротив меня за столом, он являл собой плачевное
зрелище.
Пару минут он задумчиво жевал поджаренный хлеб,
а потом сказал:
— Знаешь... эти похороны не были похожи на скорбь по утраченной
жизни, наполненной смыслом и добродетелью... — В его
покрасневших глазах блеснул веселый огонек. — Ничего подобного.
Это было торжество!
Уверен, отец был бы рад, что мы получаем удовольствие от действа
в Йоркском соборе так же, как и он много лет назад, веселясь во
время прощания с Бартом.
Крис Тимоти великолепно читал отрывок из рассказа «Ветеринар за
работой», в котором говорится о том, как молодой Джеймс
мужественно пытается убедить подозрительного и воинственно
настроенного мистера Биггинса, что визит ветеринара к его
корове, хотя за него и нужно платить, стоит этих денег. Я
смотрел на Криса и думал
о том, как хорошо написан рассказ, и вдруг меня словно молнией
ударило. За все годы, что я знал отца, за все те часы, которые
мы провели вместе, обсуждая общие интересы (а их было немало), я
ни разу не сказал ему, как мне нравятся его книги. Более того,
по-моему, я никогда не говорил ему, насколько он мне дорог.
Думаю, он знал, но, тем не менее, это ощущение недосказанности
останется со мной навсегда. Он был благодарен местным жителям за
то, что они не поднимали вокруг него шумиху, не относились к
нему как к знаменитости. Какая ирония, что среди этих людей был
и его собственный сын!
Через несколько месяцев после поминальной службы мне позвонила
Жаклин Корн, литературный агент отца из лондонского агентства
«Дэвид Хайгем Ассошиэйтс». У нее было ко мне предложение.
— Не хотите написать книгу о своем отце? — спросила она. — Вы
знали его лучше, чем кто-либо другой. Всем очень понравилась
ваша речь о нем на поминальной службе. Уверена, у вас получится.
Написать биографию? От одной только мысли мне стало страшно. Я
же ветеринарный врач, а не писатель. Разве я могу справиться с
этой задачей? Английским я перестал заниматься после пятого
класса и, в отличие от отца, не был широко образованным
человеком. Жаклин Корн все же немного развеяла мои сомнения. Она
объяснила, что я ни в коем случае не должен ему подражать. Нужно
просто записать мои воспоминания так, чтобы их можно было
читать. Несмотря на ее поддержку, я испытывал глубокие сомнения.
Несколько недель я пребывал в нерешительности, однако тот факт,
что мой отец был мировой знаменитостью с огромной армией
поклонников, заставил меня всерьез отнестись к этой идее. Яркое
подтверждение его популярности я получил в Соединенных Штатах,
куда отправился вскоре после разговора с Жаклин Корн. Мне
предложили рассказать о Джеймсе Хэрриоте на конференции
студентов ветеринарных колледжей в Стиллуотер, штат Оклахома. Во
время этой поездки нас с Джиллиан, моей женой, пригласили
провести несколько дней в Винтер-Парке, штат Колорадо. Самое
большое впечатление на нас произвела прогулка по горам
Винтер-Парка на собачьей упряжке. Сибирские лайки без всяких
усилий тянули сани, мы легко скользили по снегу, и наш
сопровождающий — дружелюбный мужчина, которого все называли
Джей-Ди, — начал разговор. Он заметил, что Джил одета в пуховик
с логотипом «Ветеринарный колледж Оклахомы».
— Вы ветеринары? — поинтересовался он.
— Как вы узнали? — спросил я.
— Это написано на куртке. Вы из Англии, да?
— Да.
— В какой части Англии вы живете, ребята?
— В Йоркшире, — ответил я, подозревая, что он никогда не слышал
этого названия.
После минутного колебания он заговорил снова.
— Слушайте, а может, вы знали дока Хэрриота, который написал
столько книг? Он был из Йоркшира.
Разговор направлялся в привычное русло, — все это я уже много
раз слышал раньше.
— Да, я знал его, — кивнул я.
— Знали?! Хорошо знали? — Джей-Ди был потрясен.
— Да, — продолжал я, — я знал его довольно хорошо.
— Ух ты! Что за человек он был? Книги он точно писал
потрясающие! Вы когда-нибудь с ним разговаривали?
— Вообще-то да. — Я увязал все глубже и понял, что пора
прояснить ситуацию. — Дело в том, что... он был моим отцом.
Джей-Ди несколько мгновений переваривал услышанное. Потом
тихонько присвистнул.
— Вот это да! Жена в обморок упадет, когда я ей расскажу! Она —
большая поклонница вашего отца!
После прогулки нас с Джил познакомили с другими погонщиками, и
все они, похоже, хорошо знали книги отца. Имя и слава Джеймса
Хэрриота добрались даже до этой страны снега и льда, которая так
далеко от моего дома в Йоркшире. Мне стало интересно, есть ли в
Соединенных Штатах хоть одно место, где не знают имени Джеймса
Хэрриота.
За время нашего путешествия я не раз убеждался, как высоко его
ценят в этой стране. Бесчисленное множество студентов
рассказывали мне, что выбрали профессию ветеринара под влиянием
его книг. Когда мы вернулись в Англию, я почти решился взяться
за биографию отца.
Через три недели, не в силах больше оттягивать, я сел
в поезд и отправился на встречу с Жаклин Корн. Мы ехали в южном
направлении, я, терзаясь сомнениями, рассеянно смотрел на
мелькавший за окном йоркширский пейзаж, и в этот момент ожил
громкоговоритель.
— Доброе утро, дамы и господа. Говорит проводник Дон Синклер.
Наш поезд следует из Ньюкасла до лондонского вокзала Кингс-Кросс
со следующими остановками...
Дон Синклер?! Так звали постоянного партнера отца, больше
известного миллионам поклонников Джеймса Хэрриота под именем
Зигфрида Фарнона, одного из центральных персонажей его книг. По
натуре я скептик, но это невероятное, почти мистическое
совпадение перевесило чашу весов, — я решил принять вызов и
написать историю жизни моего отца. Как будто что-то велело мне
попытаться.
Исследования, которые я проводил для этой книги, были приятными
и волнующими, с яркой эмоциональной окраской, но я не знаю,
разделил бы отец мое воодушевление. Он был очень скромным и
скрытным человеком, тщательно оберегал свою частную жизнь от
всего мира, поэтому мне остается только надеяться, что он
одобрил бы мои начинания.
За несколько месяцев до его смерти я говорил с отцом у него дома
в маленькой деревушке Тирлби, всего в двух километрах от моего
собственного дома. Он был очень доволен, что на закате жизни
живет рядом с детьми. Дом моей сестры Рози находился в
буквальном смысле по соседству,
и мы с ней часто навещали отца. У нас было много общих
интересов, поэтому всегда находились темы для разговора.
В тот день мы обсуждали книгу о его жизни.
— Мне бы не хотелось, чтобы кто-то писал мою биографию, — заявил
он. — Биографии, хоть я и сам люблю их читать, часто не
рассказывают всей правды. Факты в них искажаются, причиняя боль
близким людям.
— Но я уверен, что многие с удовольствием прочитали бы историю
твоей жизни, — возразил я. — Твои книги потрясли воображение
миллионов. Биография стала бы достойным памятником твоим
заслугам.
Он беспокойно шевельнулся в кресле. Рак простаты собирал свою
жестокую дань: отца мучили невыносимые боли, которые он
мужественно переносил на протяжении многих месяцев.
— Кое-кто уже обращался к твоей матери по поводу написания моей
биографии, и я им отказал.
— Думаю, ее все равно напишут, — настаивал я. — Твоя жизнь — это
удивительная история успеха.
— Может, и так, Джим, — ответил он, — и я ничего не могу с этим
поделать.
Некоторое время он молча смотрел в окно на сад, на громаду
Уайтстоун-Клиффс, которые столько лет служили декорацией его
жизни.
— Вот что я могу тебе сказать, — наконец произнес он. — Если
кто-то и должен написать мою биографию, то это ты. Я вообще не
хочу, чтобы ее писали, но если бы это сделал ты, я точно знаю —
ты рассказал бы правду.
По его отстраненному взгляду я понял, что он не хочет продолжать
эту тему. Мы стали обсуждать гораздо более важные для него
вопросы — ветеринарную практику и успехи футбольного клуба
«Сандерленд».
Самое удивительное — превращение неизвестного сельского
ветеринара в знаменитого писателя ничуть не изменило Джеймса
Альфреда Уайта. За все годы своей литературной славы он ни разу
не воспользовался статусом знаменитости, чем заслужил восхищение
и уважение местных жителей. В тот день я сидел рядом с ним и
думал, какой он уникальный человек. Он не искал похвалы или
лести. Он оставался все тем же непритязательным и мудрым отцом,
в компании которого я провел столько счастливых лет.
Время доказало мою правоту: после его смерти появилось много
книг и статей. Жизнь отца окружена мифами и неправильными
представлениями, и это послужило еще одним стимулом для меня: я
понял, что должен рассказать правду о настоящем Джеймсе
Хэрриоте.
Одним из наиболее противоречивых аспектов творчества моего отца
является правдивость — или наоборот — его рассказов. Некоторые
уверены, что большинство его историй вымышленные, не имеющие под
собой фактической основы, и даже называют отца «беллетристом».
Эти заявления вводят в заблуждение. Девяносто процентов
рассказов отца, как он всегда утверждал, основаны на фактах. Я
не только знаком почти со всеми описанными им персонажами, но и
слышал большинство историй задолго до их публикации. Должен
сказать, часть из них основана на моем собственном опыте. Да,
отец умышленно манипулировал событиями и датами, стараясь
вписать их в рассказ, но сюжет почти каждой истории основан на
случае из жизни, и действуют в них реально существующие люди.
Некоторые утверждают, что фактическая основа рассказов Хэрриота
не имеет значения, и даже если они вымышленные, их все равно
читают с удовольствием. Так ли это важно? Думаю, очень важно.
Достоверность придает историям особую прелесть, и я уверен, что
большинство поклонников Джеймса Хэрриота были бы очень
расстроены, если бы оказалось, что его рассказы имеют мало
общего с реальными событиями. Им не о чем беспокоиться.
Я считаю, что лучше других способен донести до читателя правду о
настоящем Джеймсе Хэрриоте. Для моего отца семья всегда была на
первом месте, и даже в самые напряженные периоды жизни он
находил время для своих детей, в результате чего стал для нас
очень близким человеком, которого мы хорошо знали. Но я хорошо
знал не только своего отца, Альфреда Уайта. Я проводил много
времени с его партнером — и моим крестным отцом — неугомонным,
очаровательным, невозможным Доном Синклером. Я, сам ветеринарный
врач, проработал с ними обоими в Тирской клинике Синклера и
Уайта двадцать незабываемых лет, и все это время имел
возможность наблюдать за отношениями двух мужчин. Никто лучше
меня не расскажет подлинную историю ветеринарной практики
Джеймса Хэрриота.
В первые годы моей практики в Тирске я испытал на себе жизнь
ветеринарного врача, которую описывал Джеймс Хэрриот. Большую
часть времени я проводил на маленьких семейных фермах, которых
сейчас, к сожалению, уже почти не осталось. Именно здесь, в этих
небольших фермерских хозяйствах, где рабочий день начинался с
восходом солнца и продолжался до наступления темноты (а часто и
после), обитали бесподобные персонажи, столь ярко выписанные в
книгах отца. Я почувствовал вкус к этой жизни не только тогда,
когда стал ветеринаром, а гораздо раньше — когда в качестве
младшего, но очень гордого собой «помощника» разъезжал вместе с
отцом в его автомобиле от одной фермы к другой. С тех пор, как я
научился ходить, я наблюдал за работой Альфреда Уайта,
ветеринара, и делал это больше сорока лет.
Став популярным писателем, отец получал горы писем от
поклонников со всего мира. Читатели были настолько очарованы его
рассказами, что испытывали потребность написать ему о том, как
много значат для них его книги. Почтальон сбился с ног,
доставляя ему письма, и почти все они были посвящены одной теме:
поклонники хотели знать подлинные истории, лежавшие в основе его
рассказов. Их интересовал реальный человек, но более всего им
хотелось прикоснуться к миру Джеймса Хэрриота, столь непохожему
на их собственный современный мир. Этой книгой, надеюсь, я
ответил на их вопросы.
Большая часть материала, необходимого для создания этой книги,
была у меня в голове, но, приступив к работе, я обнаружил массу
дополнительной информации. Получив разрешение матери на поиски в
ее доме, я нашел больше, чем мог надеяться. Я никогда не думал,
что родители хранили столько бумаг, писем и газетных вырезок, —
некоторые датированы еще до Второй мировой. За это я должен
поблагодарить свою мать. Отец тоже хранил кучу бумаг, но
разобраться в его «файловой системе» было очень сложно. Он
никогда не отличался организованностью, и я много часов копался
среди мятых обрывков бумаги, — но хорошо провел время.
Я должен поблагодарить еще одного человека, предоставившего мне
бесценную информацию, — мать моего отца, милую бабулю Уайт. В
годы учебы в Глазго я жил у бабушки, но все эти пять лет даже не
подозревал, что ее дом на Эннисленд-Роуд был богатейшим
хранилищем архивных материалов. Бабушка относилась к тем людям,
которые никогда ничего не выбрасывают. Летом 1981-го годы в
конце концов наложили свой отпечаток на эту удивительно
независимую и энергичную леди. В восемьдесят девять лет ее разум
и тело стали слабеть, поэтому ей следовало перебраться в Йоркшир
— поближе к своей семье. Через две-три недели после переезда
бабушки в частную лечебницу в Харрогите я нанял фургон, чтобы
перевезти ее вещи из Глазго. Их было великое множество, в том
числе содержимое кладовки. В эту крошечную комнатушку бабуля
Уайт запихивала все, что не хотела выбрасывать. Вещи из кладовки
перекочевали на чердак к отцу в Тирлби и пролежали там, всеми
забытые, больше шестнадцати лет, пока я не откопал их в 1997-м.
Это был кладезь информации.
Альф Уайт регулярно писал родителям пространные письма вплоть до
1980-х годов. Его мать сохранила их все,
и многие из них оказались захватывающим повествованием.
Некоторые, написанные во времена душевной и финансовой борьбы,
раскрывают чувства отца в трудный и напряженный период его
жизни. Эти пыльные, сложенные в беспорядке письма из старой
каморки в Глазго позволили мне узнать ту часть жизни отца,
которая прежде была скрыта от меня. Многие люди помогали
собирать информацию для этой книги, но самый бесценный вклад
сделала старая женщина, бережно хранившая любую мелочь,
связанную с сыном, который так много значил для нее.
У каждого человека в тот или иной период жизни бывают
откровения, я же набрал их целый букет с тех пор, как решил
написать биографию отца. Прежде всего я осознал, что
по-настоящему оценил работу отца только после его смерти. В свою
защиту могу сказать, что в этом нет ничего удивительного, так
как отец не любил обсуждать свои успехи на литературном поприще.
Помню, в середине 1970-х, когда его книги прочно обосновались на
первом месте
в списках бестселлеров «Нью-Йорк Таймс», он иногда говорил мне:
«Меня уже пятнадцатую неделю называют лучшим бестселлером в
Америке, — удивительно, правда?» — «Здорово, пап!» — отвечал я,
и на этом разговор заканчивался. Этого ему было достаточно. Его
гораздо больше интересовали другие темы.
Местные жители, в том числе и фермеры, очень мало говорили о
славе своего «ветеринарщика», но это не означает, что они о ней
не знали. Отцу нравилось такое отношение, однажды он даже сказал
мне, что был бы очень удивлен, если бы хоть горстка его
друзей-фермеров прочитала его книги. Возможно, он ошибался.
Однажды он прооперировал корову и зашивал рану
в брюшной полости, что представляет собой длительную,
кропотливую работу. Такие операции над коровьим народом часто
оказываются чрезвычайно интересными, особенно кесарево сечение,
когда теленок появляется на свет «через боковую дверь», — это
один из самых приятных моментов для сельского ветеринара. Однако
наложение швов — утомительное занятие, и разговор между фермером
и ветеринаром может оживить монотонность работы.
В тот самый день фермер неожиданно заявил:
— Я прочитал одну из ваших книжек, мистер Уайт.
Отец испытал настоящее потрясение, так как никогда не думал, что
местных может заинтересовать его работа, особенно вечно занятых
фермеров. Он с трудом решился задать следующий вопрос.
— Что вы о ней думаете? Вам понравилось?
— Ага... ну... там же все о скотине! — неторопливо ответил
фермер.
Это был завуалированный комплимент. Книга была прочитана и
понравилась, хотя в ней и описывается жизнь, хорошо знакомая
читателю.
Я, как и многие другие, спокойно относился к успехам отца. Он не
придавал этому значения, но сейчас, через четыре года после его
смерти, я понимаю, что недооценивал его. Я всегда ценил в нем
друга, отца и профессионала, а вот к его литературным талантам
относился с равнодушием. До настоящего времени, когда решил
взяться за его биографию.
В самом начале я перечитал все книги отца и тогда наконец понял,
каким прекрасным рассказчиком он был. Читатели всего мира,
конечно, очень быстро распознали его талант писателя, но я
по-прежнему думаю, что недооценить Джеймса Хэрриота очень
просто. Он писал легким, приятным языком, и можно простить тех,
кто считал, что любой может так же. Сколько раз я слышал: «О, я
тоже мог бы написать книгу. У меня просто нет времени». Легко
сказать. Но нелегко сделать. Моему отцу, вопреки всеобщему
мнению, было очень непросто в самом начале, когда он, по его
собственному выражению, «решил попытать счастья в литературе».
Он, безусловно, обладал незаурядным талантом, но тот
окончательный, отшлифованный вариант его книг, который знают во
всем мире, был результатом многолетней практики, переписывания и
чтения. Как и большинству писателей, ему пришлось пережить
множество разочарований и отказов, но все это лишь придало ему
решимости преуспеть. Все, чего он достиг в жизни, было добыто
тяжелым трудом, и его успех на литературном поприще не был
исключением.
Взявшись перечитывать его книги, я решил проанализировать их,
пытаясь найти какие-то подсказки у самого мастера, но всякий раз
конец был одинаковым: книга падала на пол, а я корчился в кресле
от смеха. Знаю, он был бы доволен. Он никогда не хотел, чтобы
его книги подвергали тщательному анализу. Он хотел только одного
— чтобы люди получали от них удовольствие. Время, когда я
перечитывал книги Джеймса Хэрриота, было одним из самых чудесных
периодов в моей жизни.
С тех пор, как отец окончил Ветеринарный колледж Глазго в 1939
году, профессия ветеринара претерпела огромные изменения.
Ветеринарная наука шагнула далеко вперед в поисках средств для
лечения болезней животных. Большинство старых недугов, о которых
писал отец, остались в прошлом, но им на смену приходят другие,
постоянно бросая вызов профессии. Практика в Тирске изменилась
до неузнаваемости со времен славы «Джеймса Хэрриота» —
«трудного, но все-таки веселого», как он часто писал, периода
его жизни. Прошли те дни, когда ветеринары ездили по маленьким
фермам среди холмов, пользуя то корову с «деревянным языком»*,
то свинью с рожистым воспалением. Визитов на фермы стало меньше,
зато прибавилось работы с мелкими животными, так что сейчас
половину пациентов клиники составляют домашние питомцы.
Однако, во многом благодаря моему отцу, окно в прошлое
ветеринарии остается открытым. Многие молодые люди, посмотрев
необычайно популярный сериал «О всех созданиях — больших и
малых» по книгам Хэрриота, решили посвятить себя профессии
ветеринара, но вскоре обнаружили, что действительность
отличается от увиденного на экране. Мир Джеймса Хэрриота стал
историей.
Один американский читатель в 1973 году написал издателю отца,
выражая признательность за его работу: «Хэрриот, похоже, наделен
даром универсального наблюдателя, которому читатель всегда готов
сопереживать. Он из тех людей, для которых естественно подмечать
причуды и особенности рода человеческого». Да, мой отец был
большим знатоком человеческой природы, но теперь пришла его
очередь стать объектом всеобщего внимания. У Джеймса Хэрриота
были миллионы поклонников, и на протяжении всей его писательской
карьеры они писали ему. Сейчас один из его самых преданных
почитателей собирается написать о нем — не только как о
писателе, но и как о коллеге, друге и отце. В то время, когда
другие ветеринары смотрят в будущее, я путешествую по прошлому,
но, возможно, как сказал бы мой отец, мне будет «все-таки
весело». До конца дней я буду сожалеть о том, что так и не
сказал, как высоко ценил его. Но кое-что я все-таки могу
сделать.
Я скажу об этом всему миру.
ГЛАВА 1
Шотландец Джим Мюррей, скотник на ферме в Северном Йоркшире,
сердито уставился на меня, всем своим видом выражая
недовольство. Его пронзительные маленькие глазки находились
всего в нескольких сантиметрах от моего лица. Я недавно начал
работать в Тирске после окончания ветеринарного колледжа и
считал, что вполне профессионально принял роды у племенной
коровы шортгорн: в результате моих усилий на свет появился
очаровательный здоровый теленок. Но скотник, похоже, не разделял
моей радости.
— Все вы, молодые ветеринары, одинаковые! — проворчал он. —
Вечно оставляете мыло в воде!
Поглощенный работой, я совершенно забыл о ровненьком куске мыла,
который дал мне скотник. Я бросил его
в ведро с кипятком, и теперь Джим держал в руке маленький
зеленый липкий комочек, бывший некогда его мылом.
— Ваш отец никогда так не делает! — буркнул он. — Он всегда
бережно относится к вещам. Настоящий шотландец вещами не
бросается!
Меня не первый раз сравнивали с моим отцом, причем не в мою
пользу, но у меня был туз в рукаве.
— Прошу прощения, Джим, — извинился я, — этого больше не
повторится. Но должен сказать, вы ошибаетесь насчет моего отца.
Он не шотландец. Он — англичанин.
— Уходите! — прозвучал резкий ответ, и коренастый скотник,
громко топая, с возмущенным видом вышел из коровника. Еще один
успешный визит Дж. А. Уайта-младшего подошел к концу.
Джим Мюррей не был одинок в своей уверенности, что Альф Уайт
родом из Шотландии, поскольку Альф так и не избавился от легкого
акцента жителя Глазго, который приобрел за двадцать три года
жизни в этом великом шотландском городе. Даже когда он уже давно
был Джеймсом Хэрриотом, газеты часто писали о нем как о
«шотландском ветеринаре, для которого Йоркшир стал родным
домом». На внутренней стороне обложки в аннотации к его третьей
книге «Не будите спящего ветеринара» (“Let Sleeping Vets Lie”)
говорилось, что он родился в Глазго и всю жизнь работал в
Йоркшире. Альф Уайт не был шотландцем и не всю жизнь работал
ветеринаром в Йоркшире. Он был англичанином, родившимся от
родителей-англичан в английском городе.
Джеймс Альфред Уайт родился 3 октября 1916 года
в промышленном северо-западном городке Сандерленд. Там он
оставался недолго. Когда ему было всего три недели от роду, он
переехал в Глазго, где провел годы формирования личности. Хотя
он и покинул родной город, будучи совсем крошкой, он сохранил
тесные связи с Сандерлендом и регулярно бывал там, пока жил в
Глазго.
Альф был единственным ребенком, но в действительности имел очень
большую семью. Его родители происходили из больших семей,
поэтому он унаследовал целую кучу дядюшек, тетушек и двоюродных
братьев и сестер, с которыми поддерживал близкие отношения всю
свою жизнь.
Альф Уайт родился в доме 111 по Брэндлинг-стрит, скромном доме
ленточной застройки под названием «Фашода» в районе Рокер
Сандерленда. Дом принадлежал Роберту Беллу, его дедушке по
материнской линии, печатнику по профессии. Его родители, Джеймс
Генри Уайт и Ханна Белл, обвенчались 17 июля 1915 года в
Первометодистской часовне на Уильямсон-Террас, Сандерленд, где
его отец служил органистом. После свадьбы молодожены переехали в
Глазго, но пятнадцать месяцев спустя Ханна Уайт вернулась в
родительский дом, специально чтобы родить ребенка.
Отец Альфа, Джим Уайт, как и его дед, был корабельным
жестянщиком. Основные рабочие места в Сандерленде поставляли
судостроительная, угольная и металлургическая промышленность, и
в те годы, в самом начале века, верфи Сандерленда процветали.
Первая мировая война обеспечивала большие объемы работы, и треть
взрослого мужского населения трудилась в судостроительной
промышленности. Однако отец Альфа, имея постоянную работу на
верфях Сандерленда, в ноябре 1914 года уехал из родного города в
Глазго на поиски альтернативных заработков. Это произошло за
восемь месяцев до его свадьбы. Поступок Джима Уайта кажется
странным, но у него были веские причины. Ему нравилась работа на
верфи, но, в отличие от большинства своих коллег, Джим Уайт был
не только корабельным жестянщиком, — он также был способным
музыкантом; это качество, в числе многих, привлекло к нему его
будущую жену, когда он до войны несколько лет ухаживал за ней.
Джим играл в кинотеатрах Сандерленда, отчасти чтобы получить
дополнительный заработок, но, главным образом, чтобы
удовлетворить страсть к игре на пианино и органе. Ханна тоже
любила музыку. Ее родителей хорошо знали
в музыкальных кругах Сандерленда, и сама она была превосходным
контральто. Она выступала на небольших концертах, но ей хотелось
идти дальше, а Сандерленд, несмотря на все его достоинства, вряд
ли можно было назвать культурным центром Северной Англии. Какой
еще британский город мог обеспечить ее мужа работой на верфи и в
то же время удовлетворить музыкальные пристрастия обоих? Глазго
идеально подходил для этой цели. Ханна всегда стремилась к
самосовершенствованию, и ее более приземленные родственники дали
ей прозвище «Герцогиня» за тягу к культурным кругам. Однако за
«высокомерным» фасадом, который Ханна демонстрировала миру,
скрывались прекрасные качества. Она была преданной женой и
матерью, и ее стремление добиться лучшего для своей семьи
впоследствии весьма поспособствовало будущим успехам ее сына.
Итак, в 1914 году эта волевая юная леди отправила своего
будущего мужа в огромный бурлящий город, наполненный
кинотеатрами, театрами и концертными залами, — город, в котором
раздавались не только лязг и грохот верфи и металла, но и звуки
музыки. Там Джим Уайт сумел найти работу в кинотеатрах и
театрах, а также на крупной верфи на реке Клайд.
На свадебной фотографии Джима и Ханны 1915 года запечатлены
большие семейства Уайтов и Беллов. Фотография, на которой
засняты многие любимые дядюшки и тетушки Альфа, отлично
сохранилась, хотя и сделана больше восьмидесяти лет назад. В
последнем ряду свадебной группы стоят два молодых человека — это
братья Джима, Мэт и Боб Уайты. В юности Альф проводил очень
много времени с этими двумя дядями. Мэтью Уайт был всего на
тринадцать лет старше Альфа, который видел в нем скорее брата,
чем дядю. Этот веселый человек с простодушным лицом и озорной
улыбкой был прирожденным шутником, который смеялся большую часть
своей жизни. Второй дядя, Роберт Уайт, был намного серьезнее. Он
обладал острым чувством юмора, характерным для большинства
членов обоих семейств, но при этом был глубоко мыслящим
человеком высоких принципов. Дядя Боб, энтузиаст и оптимист,
считал мир местом больших возможностей. Именно эти качества
привлекали к нему юного Альфа Уайта в годы становления его
личности, именно Роберту Уайту он потом будет подражать.
В первом ряду на той старой фотографии сидит молодой человек в
военной форме. Это Альфред Уайт, младший брат Джима и
единственный дядя, которого Альф никогда не видел. Он служил
сержантом в 19-м батальоне Даремской легкой пехоты и погиб в
сражении на Сомме через год после свадьбы Джима и Ханны. Семья
тяжело переживала утрату безвременно ушедшего юноши, но имя его
продолжало жить. Альф родился через пятнадцать месяцев, и его
назвали в честь дяди, отдавшего свою жизнь в тот роковой день.
Родственники со стороны семьи Беллов были очень общительными
людьми. Они всегда говорили, что думают, не обращая внимания на
мнение окружающих. Со свадебной фотографии на нас смотрят лица
Стэна и Джинни, брата и сестры Ханны, — они воплощали в себе
кипучую энергию Беллов. Альф обожал дядю Стэна, невысокого
подвижного человека с улыбчивым лицом, светившимся дружелюбием.
Как и другие дядюшки Альфа, он был фанатичным футбольным
болельщиком и не пропускал ни одного домашнего матча в
Сандерленде. Он громко комментировал игру, вертя головой во все
стороны и откровенно высказывая свое мнение. Никто не знает,
успевал ли он при этом следить за игрой. Джим Уайт (или
«Папаша», как всегда называли его Альф и вся семья) являлся его
полной противоположностью. Он тоже был преданным болельщиком
клуба, но, кроме довольной улыбки или мучительного спазма
лицевых мышц, ничем не выдавал своих эмоций.
Когда Альф впоследствии приезжал в Глазго, он всегда с огромным
удовольствием наблюдал, как его отец — тихий, сдержанный человек
с учтивыми манерами — пытается стать незаметным в компании своих
шумных веселых родственников. Папаша на всю жизнь запомнил матч
на стадионе Айброкс в Глазго, где Стэн, сидя в окружении орущих
болельщиков «Глазго Рейнджерс», громогласно высказал свое мнение
об игроках их команды: «Утиные яйца*!» Это старое сандерлендское
выражение, и не нужно быть уроженцем Северо-Восточной Англии,
чтобы понять его значение. Папаша был счастлив, что им удалось
уйти со стадиона живыми.
Стэн был не единственным Беллом, внушавшим Папаше желание
спрятаться. Он пережил множество неловких минут в компании своей
золовки Джинни, которая громко высказывала свое мнение в
общественных местах, часто провоцируя не менее шумную реакцию.
Джинни все это очень нравилось, она получала удовольствие от
скандала, но так и не дождалась поддержки от зятя. Связав свою
жизнь с семьей Беллов, Папаша быстро научился одной вещи — тихо
и незаметно исчезать.
В конце октября 1916 года крошка Альфред Уайт, всего трех недель
от роду, покинул Сандерленд и поселился в самом крупном городе
Шотландии, — здесь он проживет первые двадцать три года своей
жизни. Он провел счастливое детство среди общительных и
дружелюбных обитателей этого большого шумного города, поэтому
Альф Уайт в душе всегда считал Глазго своей родиной.
Его любовь к городу чувствуется в посвящении, которое стоит в
начале его четвертой книги «Ветеринар за работой» (“Vet in
Harness”). Оно просто гласит: «С любовью — моей матери, живущей
в милом старом городе Глазго».
Альф был не одинок в своей привязанности к этому
харизматическому городу. Многие уроженцы Глазго с гордостью
вспоминают о своем происхождении, несмотря на то, что с годами
город приобрел довольно-таки незавидную репутацию. В период
между двумя войнами многие большие города Британии пользовались
дурной славой, а Глазго был хуже всех. Впоследствии Альф с плохо
скрываемой яростью следил за телевизионными передачами о Глазго.
В них город представал как мерзкое скопище грязных трущоб,
населенных бандами, которые сначала перережут тебе глотку, а
потом станут задавать вопросы. «Никого не интересуют хорошие
стороны Глазго, — возмущался он. — Почему они не говорят о
славных дружелюбных людях,
о великолепных домах, парках и художественных галереях? А дивная
природа вокруг?»
В представлении многих Глазго был «убогой картинкой в красивой
рамке». Да, многие его районы не назовешь благопристойными, но
где еще в Британии есть крупный город с такими великолепными
пейзажами и изумительной природой, и все это буквально на
расстоянии вытянутой руки? Жителям Глазго по-настоящему повезло:
замечательная игровая площадка начинается прямо от порога, и это
не пропало даром для юного Альфа Уайта. Став старше, он часто
убегал от шума и грязи города в близлежащие холмы и долины.
Счастливые часы, проведенные в «красивой рамке» Глазго, зародили
в нем любовь к дикой, нетронутой природе, о которой он много лет
спустя будет писать с таким чувством.
Одним из отличительных признаков архитектуры Глазго были
многоквартирные дома. Эти мрачные многоэтажные здания стоят на
улицах города, словно гигантские часовые. Они стали символом
Глазго в начале прошлого века (19-го), когда огромные потоки
иммигрантов хлынули в страну
в поисках работы. Глазго, известный в то время как «второй город
империи», переживал экономический подъем,
и многоквартирные дома стали решением жилищной проблемы. В
сущности, они были первыми высотными жилыми зданиями в Британии.
Семья Уайтов сменила три дома, пока жила в городе,
и первым из них была квартира на первом этаже многоквартирного
дома на Йокер-Роуд (позже улицу переименовали в Дамбартон-Роуд)
в Йокере, пригороде Глазго, расположенном на восточном берегу
реки Клайд.
Многоквартирные дома Глазго имеют ужасную репутацию: они
считаются воплощением нищеты и убожества. На самом деле они
широко различались по степени респектабельности. Черные дома
Горбалса — квартала на другой стороне реки Клайд, — выглядели
ужасно, как снаружи, так и внутри. Центральная лестница — так
называемый «коридор» — с темными мрачными ступенями, с убогими
квартирками по обеим сторонам, поднималась на самый верх здания.
Многие семьи в бедных районах Глазго — Горбалсе или Каукадденсе
— ютились в одной или двух комнатах. Отдельные туалеты были
редкостью, и двадцать-тридцать человек пользовались одной
уборной, которая, как правило, находилась на улице. Там
процветали нищета и болезни. Многие дети болели рахитом из-за
недоедания. Я помню, у бабушки работала молодая женщина с
искривленными ногами, что свидетельствовало о детстве,
проведенном в нищете и лишениях. Неудивительно, что люди, жившие
в этих кошмарных условиях, часто прибегали к насилию и выпивке,
пытаясь хоть ненадолго избавиться от своего убогого
существования.
Однако другие дома, в частности тот, в котором Альф провел свои
первые годы, относились к совершенно иной категории. Хотя
снаружи они выглядели не очень привлекательно, внутри они были
вполне благопристойными. Войдя в такой дом, часто испытываешь
удивление. За скучным, иногда даже мрачным фасадом скрывались
вместительные, радующие глаз комнаты с высокими рельефными
потолками.
Квартира на первом этаже, в которой Альф провел свои первые
годы, может, и не была лучшим образцом квартир Глазго, но все же
выглядела вполне прилично. Подъезд в его доме был облицован
кафелем. Это имело большое значение: если стены в твоем подъезде
не просто покрашены, а облицованы плиткой, значит, ты сумел
немного подняться по социальной лестнице. В каждой квартире было
по три-четыре комнаты — большая гостиная с прилегающей к ней
кухней, одна, иногда две спальни, ванная и туалет. Ниши в
гостиной перегораживали занавесками, и получались дополнительные
спальные места.
Молоко и уголь доставляли на повозке, запряженной лошадью.
Молоко оставляли в бутылке у дверей, а угольщик, стуча
башмаками, заходил в дом и выгружал уголь
в бункер, находившийся в углу кухни. Углем отапливали квартиру,
на нем же готовили еду в огромной печи, занимавшей почти все
пространство кухни. Эти внушительные черные печи к тому же
обеспечивали всю семью горячей водой. Возможно, первое жилище
Альфа дворцом не назовешь, но там было хорошо и уютно.
Вокруг Альфа Уайта и его успеха выросло много мифов, и согласно
одному из них, он вырвался из «тяжелой нищеты» своей юности. На
самом деле, его детство в Глазго было очень счастливым, и
суровая рука лишений лишь изредка касалась маленького «Альфи»
Уайта. Йокер считался престижным рабочим кварталом города, и
многие жители Глазго мечтали переехать туда. Да, там находились
предприятия тяжелой промышленности, верфи и металлургические
заводы, и многие побаивались заходить в некоторые районы Йокера,
особенно в пятницу и субботу вечером, — но, в основном, здесь
жили добропорядочные граждане, зарабатывавшие достаточно, чтобы
подняться над чертой бедности.
Всего несколько минут ходьбы, и Альф оказывался на зеленых полях
и фермерских угодьях, раскинувшихся на фоне Килпатрик-Хиллс и
Кэмпси-Феллс. Сейчас Йокер выглядит совершенно иначе. Красивые
ландшафты, среди которых Альф Уайт провел столько счастливых
часов, теперь имеют заброшенный вид, на смену добротным домам и
ярким лугам пришли унылые мрачные здания и пустыри. Заколоченные
досками магазины говорят о разгуле преступности. Йокер,
бесспорно, переживал свои лучшие времена
в тот период, когда Альф со своими друзьями играл на улицах и в
близлежащих полях.
Его родители много работали, стараясь обеспечить семью всем
необходимым. У Папаши была хорошая работа на крупной верфи Ярроу
недалеко от дома, а по вечерам он подрабатывал, играя на пианино
в кинотеатрах. Он руководил оркестром, который аккомпанировал во
время просмотра немых фильмов и исполнял музыкальные номера
в перерыве между сеансами.
Папаша необычайно гордился своими музыкальными способностями. По
вечерам, когда большинство рабочих попивали пиво в барах Йокера,
Папаша усаживался за свой любимый рояль, который привез с собой
из Сандерленда. Он часами музицировал, получая от этого огромное
удовольствие. Я хорошо помню, как мой дедушка садился за рояль,
закрывал глаза, его пальцы порхали над клавишами, и его лицо
светилось счастьем. В молодости он лишился указательного пальца
на правой руке, но это, похоже, ему совсем не мешало. Он сам
сочинял музыку и в зрелом возрасте аккомпанировал группе
«Гленафтон Сингерс», которая давала много концертов. Папаша был
способным музыкантом и передал свою восторженность сыну, который
тоже со временем поймет, что любовь к музыке — одна из
величайших радостей в жизни.
Ханна Уайт также имела музыкальные способности. Она и ее муж
были членами Музыкального общества Глазго
и регулярно выступали с концертами в городе. Он аккомпанировал
на фортепиано, а она пела в хоре под девичьей фамилией, называя
себя «мисс Анна Белл». Деньги, заработанные выступлениями, были
приятным дополнением к семейному бюджету.
В середине 1920-х годов наступил тревожный период, и Глазго стал
небезопасным местом во время Всеобщей забастовки 1926 года. На
улицах патрулировали солдаты, поддерживая закон и порядок. Толпы
отчаявшихся повстанцев швыряли палки и камни, автобусы и трамваи
ездили с металлической сеткой на окнах, защищавшей стекла от
ударов. Папашу вместе с тысячами других рабочих уволили с верфи.
Ему, как и многим другим, пришлось потуже затянуть ремешок, так
как на город обрушилась Депрессия, и найти работу было
практически невозможно. Однако он сумел выкарабкаться благодаря
твердой решимости и приспособляемости. Папаша нашел другие
способы заработать на жизнь — сначала был плотником, а потом,
когда Альф стал подростком, открыл магазин быстрого питания, где
подавали жареную рыбу с картошкой. К тому же у него было еще
одно преимущество — решительная и предприимчивая жена.
Примерно в 1928 году Папашин доход от игры в кинотеатрах резко
сократился с приходом звукового кино, но Ханна к тому времени
уже сама зарабатывала на жизнь. Ее таланты не ограничивались
одной лишь музыкой, — она была искусной портнихой. В середине
1920-х годов она освободила одну комнату в доме и устроила там
процветающее ателье, которое держала почти тридцать лет. У нее
было столько заказов, что в начале 30-х она наняла не только
несколько швей, но и горничную по имени Сэди. Среди клиенток
Ханны было много богатых и влиятельных женщин, что вносило
существенный вклад в семейный бюджет.
Имея родителей, обеспечивающих постоянный доход, Альф Уайт
никогда не знал настоящей бедности. Его родители временами,
безусловно, испытывали финансовые трудности, особенно когда
пришло время платить за обучение Альфа, но они пережили годы
Депрессии гораздо лучше многих. В те времена на улицах Йокера
было не много домов, у обитателей которых были рояль и
горничная. Хотя Альфу приходилось сталкиваться с угрозой нищеты,
это произошло не в детстве, проведенном на улицах Йокера.
Когда Альфу Уайту было почти пять лет, его отдали
в начальную школу Йокера. Это была хорошая школа, в ней
преподавали квалифицированные учителя, делавшие акцент на
основные предметы — чтение, письмо и арифметику. Директора звали
мистер Малкольм; у него было красное лицо, свидетельствовавшее о
неуемной любви к пиву, и дети дали ему прозвище «Пивной»
Малкольм. Он был магистром искусств и отличным директором, но
любимым учителем маленького Альфа стал мистер Паттерсон,
преподававший историю.
Альф любил историю и на протяжении всей своей жизни с
удовольствием читал исторические романы, утверждая, что его
бросает в дрожь от мысли, что он читает о реально происходивших
событиях. Мистер Паттерсон был блестящим учителем, и его
воодушевление подогревало интерес Альфа. Рассказывая о
сражениях, он возбужденно шагал между рядами учеников,
размахивая огромной тростью и протыкая воображаемых врагов:
оживший Роберт Брюс снова громил англичан в битве при
Бэннокберне, к пущей радости смеющихся ребят. Мальчик даже не
догадывался, что однажды, много лет спустя, он тоже будет
оживлять прошлое, описывая все перипетии профессии ветеринара.
Своим пером он нарисует такие же яркие, живые картины, что и его
энергичный учитель выписывал своей тростью, бегая по классу в
Йокере.
Альф отлично успевал по английскому языку, но арифметика ему не
давалась. Он непонимающе смотрел на своего одноклассника Уилли
Кроуфорда, который решал задачу в считаные секунды. К счастью,
этот предмет не имел особого значения для будущей профессии
Альфа и навсегда остался для него глубокой, непостижимой тайной.
Йокерская школа создала отличную основу для образования Альфа
Уайта, и после окончания он сохранил о ней множество хороших
воспоминаний. Но главным наследством, доставшимся Альфу от его
первой школы, было знакомство с мальчиком, который стал его
другом на всю жизнь. Алекс Тейлор жил по соседству на
Келсо-стрит, и между двумя мальчиками завязалась дружба, которая
длилась больше семидесяти лет. На протяжении всей жизни у Альфа
было много хороших друзей, но только дружба с Алексом Тейлором
прошла столь серьезное испытание временем.
Один удивительный персонаж навсегда врезался в память Альфа —
храбрец по прозвищу «Прыщ» Уилсон. Этот мальчик заявил, что
спрыгнет со второго этажа дома с помощью старого зонтика, и
прославился на всю округу. Ребятня пришла в страшное волнение, и
все с нетерпением ждали предстоящего спектакля. Наконец великий
день настал, и огромные толпы детей — Альф и Алекс в том числе —
собрались на представление. Им не пришлось пережить
разочарование. После напряженного ожидания герой дня появился на
подоконнике со своим «парашютом» в руке и приготовился к прыжку.
Несколько драматических минут мальчик возился на карнизе и вдруг
выпрыгнул из окна, раскрыв над собой зонт. Его юные зрители
испуганно ахнули. Одну секунду все шло хорошо, но потом
наступила страшная развязка. Старый зонтик вывернулся наружу, и
мальчик с криком рухнул на землю. «Прыща» увезли в больницу, и
вскоре он пошел на поправку. Это было короткое, но эффектное
представление, навсегда оставшееся самым ярким воспоминанием
Альфа о днях, проведенных в школе Йокера.
Разумеется, о телевизорах тогда никто еще не слышал, и Альф,
Алекс и другие ребята сами придумывали себе развлечения. Все
свободное время они проводили на улице, и для их игр с
замысловатыми названиями типа «камешки», «раскрути пирата» или
«угадай, кто слева», не нужны были дорогие приспособления. После
школы они часами пинали футбольный мяч, а «Коротышка Альфи Уайт»
часто гонял по улицам на велике, вызывая зависть своих
одноклассников. Это были счастливые беззаботные дни. Несмотря на
нищету и отчаяние, царившие на улицах Глазго во времена
Депрессии, родители не испытывали страха за безопасность своих
детей. Как все изменилось с тех пор!
Одним из главных развлечений для детей в то время было кино, тем
более кинотеатры стояли чуть ли не на каждом углу. Особой
популярностью пользовались «грошовые сеансы». За гуманную цену в
один пенни или два — если хотелось сидеть на балконе, — ребятня
могла посмотреть весь фильм целиком, и по субботам они частенько
ходили на комедии или вестерны. Ковбойские фильмы были очень
популярны в те годы, и дети их обожали, несмотря на отсутствие
звука. Любимым героем Дикого Запада был ковбой-остряк по имени
Дрэг Харлан. На экране этот меткий стрелок не появлялся, но был
персонажем какой-то популярной книжки того времени. Много лет
спустя Альф с Алексом хохотали до слез, вспоминая, как в детстве
зачитывались этими «научными» описаниями жизни на Диком Западе.
Недавно Алекс привел пример бесподобного стиля автора: «В центре
его лба появилось черно-синее отверстие. На его лице
промелькнуло удивленное выражение, и он медленно сполз на пол»!
Такие пассажи, как однажды сказал Альф, должны быть «признаны
классикой литературы».
По воскресеньям ходили в церковь. Став взрослым человеком, Альф
редко бывал на службе, но в детстве он каждую неделю посещал
воскресную школу. Походы в церковь в Йокере запечатлелись в его
памяти не так ярко, как богослужения в Сандерленде, которые он
иногда посещал вместе со своими дядями и тетями. В те дни
методистские богослужения проводились с большим воодушевлением.
Проповедь часто прерывалась возгласами «аллилуйя!» или «хвала
Господу!», и прихожане, разбившись на группы, распевали псалмы с
неистовой страстью. Настоящие «адские муки», внушавшие страх
маленькому Альфу. Богослужения в Йокерской церкви проходили не
столь драматично, но одна история о его воскресной школе
показалась мне любопытной. Детям, которых регулярно выводили на
прогулки, внушали, что, проходя мимо католического храма,
обязательно нужно плюнуть.
Если задуматься об истории Глазго, вид детей, плюющих на
церковь, не вызывает никакого удивления. В годы экономического
подъема в город хлынули тысячи людей
в поисках работы, и с середины девятнадцатого века в Глазго
обосновалась многочисленная община ирландских католиков. В
результате город разбился на два враждебных религиозных лагеря,
и эмоции иногда перехлестывали через край. Во времена Альфа (да
и сейчас тоже) жители Глазго делились на «продди»
(пренебрежительное прозвище протестантов) и «папистов», и
учителя учили маленького протестанта Альфи Уайта и его друзей
изливать свои чувства на католического врага. К счастью, юный
Альф так
и не усвоил эту религиозную догму и вырос беспристрастным,
терпимым человеком, который никогда не понимал, как можно
ненавидеть человека за его веру.
Йокерская школа хорошо подготовила Альфа к следующей ступени его
образования. Большинство его одноклассников перешли в
государственные средние школы — в том числе Алекс Тейлор,
который поступил в школу Виктория-Драйв, — но у матери Альфа
были другие планы. Она хотела самого лучшего для своего сына и
решила, что он пойдет в одну из самых дорогих платных школ
Глазго. Альф получил все оценки, необходимые для продолжения
образования, и 3 сентября 1928 года отправился в зеленый
пригород Хиллхед, где впервые ступил на порог Хиллхедской
средней школы.
|
