|
![[В стадии разработки]](images/undercon.gif)
| |
Истории о кошках и собаках : Почитать
ОСКАР.
СВЕТСКИЙ КОТ
Как-то вечером, в конце весны, когда мы с Хелен еще жили в квартирке под крышей
Скелдейл-хауса, из коридора далеко внизу донесся вопль Тристана:
— Джим! Джим!
Я выбежал на площадку и перегнулся через перила.
— Что случилось, Трис?
— Извини, Джим, но не мог бы ты спуститься на минуту? — Его обращенное вверх
лицо было встревоженным.
Я сбежал по длинным маршам, перепрыгивая через две ступеньки, и когда, немного
запыхавшись, добрался до Тристана, он поманил меня за собой в операционную в
дальнем конце коридора. Там у стола стояла девочка лет четырнадцати, придерживая
свернутое одеяло, все
в пятнах.
— Кот! — сказал Тристан, откинув край одеяла,
и я увидел крупного трехцветного кота. Вернее, он был бы крупным, если бы его
кости были одеты нормальным покровом мышц и жира, но таз и ребра выпирали сквозь
шерсть, и когда я провел ладонью по неподвижному телу, то ощутил только тонкий
слой кожи.
Тристан кашлянул.
— Тут другое, Джим.
Я с недоумением посмотрел на него. Против обыкновения, он был совершенно
серьезен. Осторожно приподняв заднюю лапу, он передвинул кота так, что стал
виден живот. Из глубокой раны наружу жутковатым клубком вывалились кишки. Я еще
ошеломленно смотрел на них, когда девочка заговорила:
— Я эту кошку увидела во дворе Браунов, когда уже совсем темно было. Я еще
подумала, что она очень уж тощая и какая-то смирная. Нагнулась, чтобы ее
погладить, и тут увидела, как ее изуродовали. Сбегала домой за одеялом и
принесла ее к вам.
— Молодчина, — сказал я. — А вы не знаете, чей это кот?
Она покачала головой.
— Нет. По-моему, он бродячий.
— Да, похоже... — Я отвел глаза от страшной раны. — Вы ведь Марджори Симпсон?
— Да.
— А я хорошо знаю вашего отца. Он наш почтальон, верно?
— Ага! — Она попыталась улыбнуться, но губы у нее дрожали. — Ну так я пойду. Вы
его усыпите, чтобы он
не мучился, правда? Ведь вылечить такое... такое нельзя?
Я покачал головой. Глаза девочки наполнились слезами, она тихонько погладила
тощий бок и быстро пошла
к двери.
— Еще раз спасибо, Марджори, — сказал я ей вслед. —
И не тревожьтесь, мы сделаем для него все, что можно.
Мы с Тристаном молча уставились на растерзанное животное. В ярком свете
хирургической лампы было хорошо видно, что его буквально выпотрошили.
Вывалившиеся кишки были все в грязи.
— Как по-твоему, — спросил наконец Тристан, — его переехало колесом?
— Может быть, — ответил я. — Но не обязательно. Попался в зубы большому псу, а
то кто-нибудь пнул его или ткнул острой палкой. С кошками всякое бывает: ведь
некоторые люди считают их законной добычей для любой жестокости.
Тристан кивнул.
— Ну да он все равно подыхал с голоду. От него один скелет остался. Его дом
наверняка где-нибудь далеко.
— Что же, — сказал я со вздохом. — Остается одно. Кишки ведь в нескольких местах
порваны. Безнадежно.
Тристан только тихонько присвистнул, водя пальцем по пушистому горлу. И —
невероятная вещь! — мы вдруг услышали слабое мурлыканье.
— Господи, Джим! — Тристан поглядел на меня округлившимися глазами. — Ты
слышишь?
— Да... поразительно. Наверное, ласковый был кот.
Тристан, низко наклонив голову, почесывал кота
за ухом. Я догадывался, что он чувствует: хотя к нашим пациентам он относился
словно бы с добрым безразличием, обмануть меня ему не удавалось, и я знал, что к
кошкам он питает особую слабость. Даже теперь, когда мы оба разменяли седьмой
десяток, он частенько описывает за кружкой пива проделки своего старого кота.
Отношения между ними весьма типичны: оба немилосердно изводят друг друга, но
связывает их самая нежная дружба.
— Что делать, Трис, — произнес я мягко. — Другого выхода нет.
Я потянулся за шприцем, но мне стало как-то неприятно втыкать иглу в это
изуродованное тело, и я прикрыл голову кота краем одеяла.
— Полей сюда эфиром, — сказал я. — Он уснет, и все.
Тристан молча отвинтил крышку флакона с эфиром
и поднял его. И тут из бесформенных складок снова донеслось мурлыканье. Оно
становилось все громче, словно где-то вдали урчал мотоцикл.
Тристан окаменел. Пальцы напряженно сжимали флакон, глаза уставились на одеяло,
из которого доносились эти дружелюбные звуки.
Потом он посмотрел на меня и сглотнул.
— Рука не поднимается, Джим. Может, попробуем что-то сделать?
— Убрать все это на место?
— Ну да. Мы же можем их все зашить одну за другой.
Я приподнял одеяло и вновь осмотрел рану.
— Трис, я просто не знаю, с чего тут можно начать.
И ведь кишки все в грязи.
Он только молча смотрел на меня. Правда, особых убеждений мне не требовалось.
Мне не больше Тристана хотелось заглушить эфиром это ласковое мурлыканье.
— Ну ладно, — сказал я. — Попробуем.
Голова кота скрылась под маской, побулькивал кислород, а мы промывали теплым
физиологическим раствором выпавшие кишки. Однако удалить все комочки присохшей
грязи было попросту невозможно. Затем началась невероятно медленная штопка
множества отверстий в маленьких кишочках, но я вновь с радостью убедился,
насколько гибки пальцы Тристана: он орудовал небольшими круглыми иглами куда
более ловко, чем я.
Потрудившись так два часа и израсходовав ярды и ярды кетгута, я наконец положил
иглу.
— Во всяком случае, Трис, он жив, — сказал я, когда мы начали мыть инструменты.
— Посадим его на сульфапиридин и будем надеяться на лучшее.
Хотя антибиотиков тогда еще не существовало, это новое средство было
значительным шагом вперед.
Дверь открылась, и в нее заглянула Хелен.
— Что-то ты долго, Джим... — Она подошла к столу
и поглядела на спящего кота. — Бедняжка. И такой тощий!
— Видела бы ты его, когда мы за него взялись! —Тристан отключил стерилизатор и
завинтил кран анестезирующего аппарата. — Сейчас он выглядит много лучше.
— А у него серьезные повреждения? — спросила Хелен, поглаживая пеструю шерстку.
— Боюсь, что да, Хелен, — сказал я. — Мы сделали, что могли, но он вряд ли
выкарабкается.
— Жалко! Он ужасно симпатичный. Все лапы белые,
а расцветка такая интересная. — Она провела пальцем по рыже-золотистым полоскам,
просвечивавшим на серо-черном фоне.
Тристан засмеялся.
— В его родословной явно присутствует рыжий котище.
Хелен улыбнулась, но как-то рассеянно и задумчиво. Потом быстро вышла из комнаты
и вернулась с картонкой.
— Да-да, — сказала она, что-то взвешивая. — Это ему для постели, и спать он
будет у нас, Джим.
— Ах так?
— Но ему же требуется тепло, правда?
— Конечно. Тем более, что ночи такие холодные.
Позже, в сумраке нашей спальни, я, засыпая, созерцал мирную сцену: по одну
сторону камина — бигль Сэм
в своей корзинке, по другую — кот на подушке в картонке под теплым половичком.
Бесспорно, было приятно сознавать, что мой пациент устроен так уютно, но,
закрывая глаза, я подумал, что утром, возможно, все будет кончено.
Когда я открыл их в половине восьмого, то понял, что кот еще жив, — моя жена уже
встала и беседовала с ним. Я подошел к ним в пижаме, и мы с котом поглядели друг
на друга. Я почесал ему горло, а он открыл рот и испустил хрипловатое «мяу». Но
при этом не шевельнулся.
— Хелен, — сказал я. — У него в животе все держится только на кетгуте. По
меньшей мере неделю он должен питаться исключительно жидкой пищей, хотя,
вероятно, и при этом ему все равно не вытянуть. Если он останется здесь, тебе
придется поить его молочком с ложечки чуть ли не каждый час.
— Ладно, ладно... — Она снова погрузилась в задумчивость.
И все следующие дни она действительно то и дело поила его с ложечки, но не
только молоком. Через регулярные промежутки ему в глотку лился мясной экстракт,
костный бульон и всевозможные детские смеси. Как-то, вернувшись пообедать, я
застал Хелен на коленях перед картонкой.
— Мы назовем его Оскаром! — объявила она.
— Он что — останется у нас?
— Да.
Я люблю кошек, однако в нашей тесной квартирке мы уже держали собаку, и мне
представились разнообразные будущие трудности. Но я спросил только:
— А почему, собственно, Оскаром?
— Не знаю.
Хелен роняла каплю за каплей мясного соуса на красный язычок и внимательно
смотрела, как кот глотает их.
В женщинах меня пленяет, в частности, их загадочность, их непостижимая логика, а
потому я не стал спрашивать дальше. Но ход событий меня вполне удовлетворял. Я
все еще давал коту сульфапиридин каждые шесть часов, а утром и вечером измерял
ему температуру, по-прежнему ожидая, что она вот-вот стремительно подскочит,
начнется рвота, и напряженная брюшная стенка неумолимо возвестит о перитоните.
Однако ничего подобного так и не произошло.
Казалось, инстинкт подсказал Оскару, что ему следует двигаться как можно меньше:
во всяком случае, день
за днем он лежал абсолютно неподвижно, поглядывал
на нас... и мурлыкал.
Его мурлыканье прочно вошло в нашу жизнь, и, когда, в конце концов, он покинул
свое ложе, прошествовал в нашу кухоньку и продегустировал обед Сэма, состоявший
из мясных обрезков с сухарями, это была триумфальная минута. Я не стал портить
ее опасениями,
не слишком ли рано он перешел на твердую пищу. «Ему виднее», — про себя решил я.
С этой минуты было уже чистым наслаждением наблюдать, как тощее мохнатое пугало
толстеет и наливается силой. Кот ел, ел, ел и, по мере того как плоть нарастала
на его костях, черные и золотые полосы уже блестящей шкурки становились все ярче.
Мы оказались владельцами удивительно красивого кота.
Когда Оскар совсем выздоровел, Тристан стал нашим постоянным гостем. Возможно,
он считал — с полным на то правом, — что жизнью Оскар в первую очередь был
обязан ему, а не мне, и часами играл с котом. Больше всего Тристан любил
тихонько выдвигать ногу из-под стола и тут же отдергивать, прежде чем кот
успевал в нее вцепиться.
Оскар (и его можно понять!) сердился на такое поддразнивание, однако он сумел
показать характер: устроил однажды вечером засаду на Тристана и ловко укусил его
за лодыжку, прежде чем тот вновь принялся за свои штучки.
На мой взгляд, Оскар очень украсил наш семейный очаг. С Сэмом они стали такими
друзьями, что водой не разольешь. Хелен его просто обожала, а я, возвращаясь
вечером домой, каждый раз думал, что умывающаяся
у огня кошка придает комнате особый уют.
Оскар уже несколько недель был признанным членом нашей семьи, когда однажды
Хелен встретила меня на пороге, расстроенная чуть не до слез.
— Что случилось? — спросил я.
— Оскар... он исчез...
— Как так — исчез?
— Джим, по-моему, он убежал!
— С какой стати? — Я посмотрел на нее с недоумением. — Он же часто в сумерках
спускается в сад. Ты уверена, что его там нет?
— Совершенно уверена. Я обыскала весь сад, а заодно и двор. И по улицам ходила.
Ты вспомни... — У нее задрожали губы. — Он ведь уже убежал от кого-то.
Я взглянул на часы.
— Почти десять. Да, странно. В такое время ему следует быть дома.
Я еще не договорил, когда внизу раздался звонок.
Я кубарем скатился с лестницы, галопом обогнул угол коридора и увидел за стеклом
миссис Хеслингтон, жену нашего священника. Я распахнул дверь, — в ее объятиях
покоился Оскар.
— Это ведь ваш котик, мистер Хэрриот? — спросила она.
— Да-да, миссис Хеслингтон. Где вы его нашли?
Она улыбнулась.
— Видите ли, это даже как-то удивительно. У нас было собрание Материнского союза,
и мы вдруг заметили, что ваш котик сидит в комнате и слушает.
— Он просто сидел?..
— Да. Но так, словно слушал нашу беседу с большим интересом. Поразительно! Когда
собрание кончилось,
я решила отнести его к вам.
— Огромное спасибо, миссис Хеслингтон! — Я выхватил у нее Оскара и зажал его
под мышкой. —
Моя жена совсем расстроилась. Она уже думала, что он пропал.
Почему вдруг Оскар взял да ушел? Однако всю следующую неделю он вел себя
совершенно так же, как прежде, и мы перестали раздумывать над этой маленькой
загадкой. Затем как-то вечером клиент, который привел собаку для противочумной
прививки, оставил входную дверь открытой. Когда я поднялся к себе, выяснилось,
что Оскар снова исчез. На этот раз мы с Хелен обегали рыночную площадь и все
прилегающие проулки, но вернулись домой с пустыми руками и в очень унылом
настроении. Было уже без малого одиннадцать, и мы решили ложиться спать, но тут
в дверь позвонили.
И я опять увидел Оскара — но уже на округлом брюшке Джека Ньюболда. Джек
прислонялся к косяку, и в струе лившегося в дверь душистого ночного воздуха
явственно ощущались пивные пары.
Джек служил садовником в богатом особняке. Деликатно икнув, он улыбнулся мне
широченной благожелательной улыбкой.
— Вот принес вашего котищу, мистер Хэрриот.
— Ну спасибо, Джек! — сказал я, сгребая Оскара
в охапку. — А где вы его нашли?
— По правде сказать, это он меня нашел.
— То есть как?
Джек на мгновение смежил веки, а потом заговорил четко и раздельно:
— Нынче вечер был особый, мистер Хэрриот. Вы же знаете. Чемпионат по метанию
дротиков. Ребята, значит, собрались в «Собаке и дробовике», — видимо-невидимо их
там собралось. Одно слово — чемпионат.
— И наш кот был там?
— Ага. Был. Сидел с ребятами. Весь вечер так с ними и просидел.
— Просто сидел?
— Во-во! — Джек испустил смешок. — Можно сказать, праздновал. Я сам дал ему
капельку наилучшего портера из моей собственной кружки. А он-то только что не
начал дротики метать, право слово. Всем котам котище. — Ньюболд снова засмеялся.
Поднимаясь с Оскаром по лестнице, я размышлял.
В чем тут дело? Эти неожиданные побеги из дома расстраивали Хелен, и я
чувствовал, что скоро они начнут действовать на нервы и мне.
Ждать следующего исчезновения пришлось недолго. На четвертый вечер Оскар снова
пропал. Но мы с Хелен уже не бросились искать его, а просто ждали.
На этот раз он вернулся раньше. В дверь позвонили еще до девяти. Сквозь стекло в
коридор заглядывала старушка миссис Симпсон. Но Оскара у нее на руках
не было, — он крутился на половичке, ожидая, когда ему откроют.
Миссис Симпсон с интересом следила, как он прошествовал по коридору и свернул за
угол к лестнице.
— Вот и хорошо! Я так рада, что он благополучно вернулся домой! Я знала, что это
ваш кот, и весь вечер наблюдала за ним.
— Но где...
— Ах да! В Женском клубе. Он пришел вскоре после начала и оставался до самого
конца.
— Неужели? А что было в программе вашего вечера, миссис Симпсон?
— Ну, сначала мы обсуждали кое-какие текущие дела, потом мистер Уолтерс из
водопроводной компании прочел небольшую лекцию с диапозитивами, а в заключение
мы провели конкурс на лучший домашний пирог.
— Так-так... И что же делал Оскар?
Она засмеялась.
— Вращался среди гостей, как будто с большим удовольствием смотрел диапозитивы и
проявил заметный интерес к пирогам.
— Вот как! И вы его сюда принесли?
— Нет. Он нашел дорогу сам. А я, как вы знаете, прохожу мимо вашего дома и
просто позвонила, чтобы предупредить вас, что он явился.
— Весьма вам обязан, миссис Симпсон. Мы немножко тревожились.
Я взлетел по лестнице, поставив рекорд. Хелен сидела, поглаживая Оскара, и
удивленно на меня посмотрела.
— А я разгадал Оскара!
— Разгадал?
— Я знаю, почему он уходит по вечерам. Он вовсе
не убегает, а наносит визиты! — объявил я.
— Какие визиты?
— Вот именно! Как ты не понимаешь?! Ему нравятся новые знакомства, он любит
бывать с людьми, особенно в больших компаниях, — ему интересно, чем они
занимаются. Прирожденная душа общества.
Хелен поглядела на симпатичный меховой клубок
у себя на коленях.
— Ну конечно же! Он... как это?.. Фланер!
— Ага! Любитель вращаться в высшем обществе.
— Светский кот!
Мы расхохотались, а Оскар сел и уставился на нас
с явным удивлением. Его громкое мурлыканье вплелось в наш смех. Смеялись мы еще
и от облегчения: с тех пор как наш кот повадился исчезать по вечерам, нас мучили
опасения, что он уйдет насовсем. Но теперь они рассеялись.
С того вечера радость, которую он нам доставлял, еще увеличилась. Было очень
интересно наблюдать, как раскрывается эта черта его характера. Свои светские
обходы он совершал с большой аккуратностью и принимал участие почти во всех
событиях общественной жизни города. Он стал завсегдатаем карточных турниров,
дешевых распродаж, школьных концертов и благотворительных базаров. И всюду
встречал самый благожелательный прием — кроме заседаний местного
сельскохозяйственного совета, откуда его дважды изгоняли: по-видимому, членам
совета не нравилось, что в их дискуссиях принимает участие кошка.
Сначала меня пугала мысль, что он попадет под машину, но, последив за ним, я
убедился, что он всегда смотрит направо, потом налево и лишь потом изящно
перебегает через мостовую. Мне стало ясно, что он прекрасно чувствует уличное
движение и, следовательно, искалечил его тогда не грузовик и не мотоцикл.
Впрочем, даже это обернулось к лучшему, — мы
с Хелен считали, что судьба, подарив нам таким образом Оскара, действовала во
благо. Он привнес в нашу семейную жизнь что-то важное и сделал ее еще счастливее.
И когда разразилась катастрофа, мы никак не были к ней готовы.
Мой рабочий день подходил к концу, и, выглянув
в приемную, я увидел, что там сидят только два мальчугана и средних лет мужчина.
— Следующий, пожалуйста, — сказал я.
Мужчина встал. У него не было с собой никакого животного. Взглянув на его
выдубленное непогодой лицо, я решил, что это работник с какой-нибудь фермы.
— Мистер Хэрриот? — спросил он, нервно крутя
в руках кепку.
— Да. Чем я могу быть вам полезен?
Он сглотнул и посмотрел мне прямо в глаза.
— Кот мой у вас...
— Что-что?
— Кот у меня пропал... — Он откашлялся. — Мы прежде жили в Мисдоне, а потом я
устроился к мистеру Хорну в Уидерли поля пахать. Вот как мы переехали, кот и
пропал. Старый дом пошел искать, я так думаю.
— Но Уидерли ведь за Бротоном... В тридцати милях отсюда.
— Это так. Да ведь с кошками не угадаешь.
— Но почему вы решили, что он у меня?
Он снова покрутил кепку.
— У меня тут родственник проживает. Так я от него слышал, что тут один кот по
всяким собраниям повадился ходить. Ну, я и приехал. Мы же его где только не
искали...
— А скажите, этот ваш кот, как он выглядел? — спросил я.
— Серый с черным и вроде бы рыжий. Хороший такой кот. И где народ ни соберется,
он уж тут как тут.
Ледяная рука сжала мне сердце.
— Ну, пойдемте ко мне. И мальчики тоже.
Хелен в нашей маленькой квартирке накрывала стол
к обеду.
— Хелен, — сказал я, — это мистер... Извините, я не знаю, как вас зовут.
— Гиббонс, Сеп Гиббонс. Крестили меня Септимус, потому что я в семье седьмым был.
Вроде бы и нам без Септимуса не обойтись: шестеро-то у нас уже есть. Эти двое —
младшенькие.
Мальчики, явные близнецы лет восьми, глядели на нас серьезно и выжидательно.
Если бы хоть сердце у меня не так колотилось!
— Мистер Гиббонс думает, что Оскар — его кот. Он
у них потерялся некоторое время назад.
Моя жена чуть не уронила тарелку.
— А... да-да. — Она постояла, а потом сказала со слабой улыбкой: — Садитесь,
пожалуйста. Оскар на кухне. Я его сейчас принесу.
Через минуту она вернулась с котом на руках. Едва она показалась в дверях, как
мальчуганы закричали наперебой:
— Тигр! Это Тигр! Тигр!
Лицо их отца словно осветилось изнутри. Он быстро прошел через комнату и нежно
провел заскорузлой ладонью по пестрому меху.
— Здорово, малый! — сказал он и обернулся ко мне
с сияющей улыбкой. — Это он, мистер Хэрриот. Он самый. А выглядит-то как!
— Вы его звали Тигром? — спросил я.
— Ага, — ответил он радостно. — Из-за рыжих полосок. Это ребята его так
прозвали. Просто извелись, как он пропал.
Тут мальчуганы повалились на пол, а Оскар прыгнул к ним и, восторженно мурлыча,
принялся игриво бить их лапами.
Сеп Гиббонс снова опустился на стул.
— Вот так он с ними всегда играл. Возились на полу целыми днями. Очень мы без
него скучали. Такой кот хороший.
Я взглянул на обломанные ногти, царапающие кепку, на простое открытое честное
лицо одного из тех йоркширских тружеников, которые внушали мне неизменную
симпатию и уважение. Работники вроде него получали
в те дни тридцать шиллингов в неделю, что яснее ясного подтверждали залатанная
куртка, потрескавшиеся, хотя
и начищенные, сапоги и одежда мальчиков, которую они явно донашивали после
старших братьев.
Но все трое выглядели чистыми и умытыми; волосы
у них были тщательно расчесаны и приглажены. «Хорошая семья», — подумал я и,
обернувшись к окну, посмотрел на мои любимые зеленые холмы над скоплением крыш,
не зная, что сказать.
За меня это сказала Хелен:
— Так что же, мистер Гиббонс! — Тон ее был неестественно бодрым. — Конечно,
берите его.
Он нерешительно спросил:
— А вы-то как, миссис Хэрриот?
— Ничего... Он же ваш.
— Да ведь говорят: раз нашел, так и твой. По закону вроде бы. Мы ведь пришли не
затем, чтобы его назад требовать или там...
— Да-да, конечно. Я понимаю, мистер Гиббонс.
Но ведь он у вас вырос, и вы его столько времени искали. Не можем же мы его у
вас отнять.
Он быстро кивнул.
— Большое вам спасибо. — Он помолчал, сосредоточенно хмурясь, потом нагнулся и
подхватил Оскара на руки. — Ну, нам пора, а то опоздаем на восьмичасовой
автобус.
Хелен взяла мордочку Оскара в ладони и несколько секунд смотрела на него. Потом
погладила мальчиков по голове.
— Ведь вы будете о нем хорошо заботиться?
— Да, миссис, спасибо. Вы не беспокойтесь! — Они поглядели на нее и заулыбались.
— Я вас провожу, мистер Гиббонс, — сказал я.
Пока мы спускались по лестнице, я щекотал пушистую скулу, прижимавшуюся к
широкому плечу, и в последний раз слушал басистое мурлыканье. В дверях
я пожал Гиббонсу руку, и они пошли по улице. На углу они остановились и помахали
мне. А я помахал им — мужчине, двум мальчикам и коту, который глядел
на меня через плечо прежнего хозяина.
В ту пору моей жизни я взлетал по лестнице, перепрыгивая через две-три ступеньки,
но на этот раз я поднимался по ней, еле волоча ноги, как старик. Горло
у меня сжималось, глаза пощипывало.
Выругав себя сентиментальным дураком, я с облегчением подумал, что Хелен приняла
случившееся на редкость хорошо. Ведь она выходила этого кота, горячо
к нему привязалась, и, казалось бы, такой непредвиденный удар должен был страшно
ее расстроить. Но нет, она вела себя в высшей степени спокойно и разумно.
Конечно, с женщинами никогда не угадаешь, но все-таки легче...
Значит, и мне нужно взять себя в руки. Изобразив на лице подобие бодрой улыбки,
я твердым шагом вошел
в комнату.
Хелен сидела, прижав лицо к столу, одной рукой обхватив голову, другую бессильно
протянув перед собой. Ее тело сотрясалось от отчаянных рыданий.
Я впервые видел ее такой и, совершенно растерявшись, забормотал какие-то
утешения, но рыдания не стихали.
Я беспомощно придвинул стул к столу и начал поглаживать ее по голове. Возможно,
я и нашел бы что сказать, но только на душе у меня было так же скверно. Но все
проходит. Ведь Оскар жив и не потерялся, — убеждали мы друг друга, — а просто
поселился у добрых людей, которые будут хорошо о нем заботиться. Собственно
говоря, он вернулся домой.
И нам остался наш любимый Сэм. Правда, в первые дни утешения от него было мало:
он все время тоскливо обнюхивал место, где прежде лежала подстилка Оскара,
а затем с унылым вздохом опускался на коврик.
А у меня зрел план, который я собирался сообщить Хелен в надлежащую минуту.
Примерно месяц спустя после этого рокового вечера мы в мой свободный день
поехали в Бротон посмотреть новый фильм. По окончании сеанса я поглядел на часы.
— Еще только восемь, — сказал я. — Может быть, навестим Оскара?
Хелен удивленно посмотрела на меня.
— Ты хочешь поехать в Уидерли?
— Да. Это же всего пять миль.
Она нерешительно улыбнулась.
— Как бы хорошо! Но ты не думаешь, что им будет неприятно?
— Гиббонсам? Конечно нет. Так поехали?
Уидерли — большая деревня, и домик Гиббонса находился в дальнем ее конце, за
методистской молельней.
Я открыл калитку, и мы прошли по дорожке к двери.
На мой стук отворила невысокая женщина, вытиравшая руки грубым полотенцем.
— Миссис Гиббонс? — спросил я.
— Да.
— А я — Джеймс Хэрриот. И вот моя жена.
Она ответила мне недоуменным взглядом. Наша фамилия ей явно ничего не сказала.
— У нас некоторое время жил ваш кот, — добавил я.
Она вдруг широко улыбнулась и махнула полотенцем.
— Ну да, конечно! Сеп же мне про вас говорил.
Да входите, входите!
Большая кухня, она же гостиная, красноречиво повествовала о жизни на тридцать
шиллингов в неделю
с шестью детьми. Видавшая виды мебель, штопаное-перештопаное белье на веревке
под самым потолком, прокопченная плита и неописуемый беспорядок.
Сеп встал со стула у огня, положил газету, снял очки
в стальной оправе и пожал нам руки.
Он усадил Хелен в продавленное кресло.
— Очень приятно опять с вами свидеться! Я про вас хозяйке частенько рассказывал.
Его супруга подхватила, вешая полотенце:
— Верно! А вот теперь я с вами и познакомилась! Сейчас поставлю чайку.
Она засмеялась и унесла в угол ведро с мутной водой.
— Вот отстирываю футболки. Мальчишки взяли да
и подсунули их мне. Будто у меня других дел нет!
Пока она наливала воду в чайник, я украдкой оглядывал кухню, и Хелен тоже
косилась по сторонам. Но тщетно. Никаких признаков кота обнаружить нам не
удавалось. Неужели он опять сбежал? С нарастающей тревогой и растерянностью я
вдруг сообразил, что мой заветный план может привести к совсем обратным
результатам.
Но коснуться жгучей темы я решился, только когда чай был заварен и разлит по
чашкам.
— А как... — спросил я робко, — как поживает... э... Тигр?
— Лучше некуда, — бодро ответила миссис Гиббонс
и взглянула на часы, украшавшие каминную полку. — Он вот-вот вернется, тогда
сами увидите.
Не успела она договорить, как Сеп поднял палец.
— По-моему, уже заявился.
Он направился к двери, открыл ее, и наш Оскар переступил порог со всем своим
величавым изяществом. Увидев Хелен, он мигом вспрыгнул ей на колени. Она
радостно вскрикнула, поставила чашку и принялась гладить пеструю шерстку, а кот
под ее ладонью выгнул спину,
и кухню огласило знакомое мурлыканье.
— Он меня узнал! — шептала Хелен. — Он меня узнал!
Сеп радостно закивал.
— А как же! Вы ведь вызволили его из беды. Он вас никогда не забудет. И мы тоже,
верно, мать?
— Да уж само собой, миссис Хэрриот, — ответила его жена, намазывая маслом ломтик
имбирной коврижки. — Вы же такое доброе дело для нас сделали! Обязательно
к нам заглядывайте, как еще будете в наших краях.
— Спасибо, — ответил я. — Непременно. Мы часто бываем в Бротоне.
Я нагнулся, почесал Оскару шею и опять обернулся
к миссис Гиббонс.
— Кстати, ведь уже десятый час. Где он пропадал весь вечер?
Она перестала намазывать коврижку и уставилась
в одну точку.
— Погодите, дайте сообразить. Нынче же четверг, верно? Значит, йогой занимался,
не иначе.
МАТЕРИНСКИЙ
ИНСТИНКТ
Казалось бы, миллионеру нет смысла заполнять купоны футбольного тотализатора, но
в жизни Харолда Денема этому занятию отводилось одно из главных мест.
И оно скрепило наше знакомство, так как Харолд, несмотря на любовь ко всяческим
тотализаторам, в футболе не смыслил ровно ничего, ни разу не побывал ни
на одном матче и не мог бы назвать ни единого игрока высшей лиги. Вот почему,
когда он обнаружил, что
я со знанием дела рассуждаю об играх даже самых захудалых команд, уважение, с
которым он всегда ко мне относился, превратилось в почтительное благоговение.
Познакомили нас, разумеется, его любимцы и питомцы. У него было множество
всевозможных собак, кошек, кроликов, птичек и золотых рыбок, а потому я,
естественно, стал частым гостем на пыльной вилле, викторианские башенки которой,
встававшие над зеленью парка, были видны из самых разных мест в окрестностях
Дарроуби. Вначале мои визиты словно бы носили самый обычный характер — то
фокстерьер поранил лапу, то старую серую кошку беспокоил ее ринит, — но затем
меня стали одолевать сомнения. Слишком уж часто он вызывал меня по средам, когда
подходил срок отсылки купонов, а недомогание очередного четвероногого или
пернатого оказывалось настолько пустяковым, что у меня волей неволей возникло
подозрение, не находится ли животное
в полном здравии и не нуждается ли Харолд в консультации для своих ответов.
Окончательной уверенности у меня не было, но как было не заподозрить, что дело
нечисто, если он всегда встречал меня одной и той же фразой: «А, мистер Хэрриот!
Ну как тотализатор?» Последнее слово он любовно растягивал — «то та ли зааатор».
Вопрос этот объяснялся тем, что как то раз я выиграл шестнадцать шиллингов!
С каким благоговением он рассматривал извещение о выигрыше и почтовый перевод!
Больше я никогда не выигрывал, но что из этого? В его глазах я оставался
оракулом, верховным, непогрешимым. Харолд же так ни разу ничего не выиграл.
Денемы были влиятельными людьми в Северном Йоркшире. Сказочно богатые
промышленники в прошлом веке, теперь они стали лидерами в сельскохозяйственной
сфере. «Фермеры джентльмены», они тратили свои деньги
на создание элитных стад свиней и дойных коров; они распахивали каменистые
пустоши высоко в холмах, удобряли землю и собирали с нее богатые урожаи; они
осушали кислые топи и на бывших болотах выращивали картофель и кормовую свеклу;
они были председателями всевозможных комитетов, организаторами лисьей травли,
законодателями общества графства.
Но Харолд порвал с семейными традициями еще
в ранней юности. Он опроверг прописную истину, что безделье счастья не приносит.
Изо дня в день он бродил по дому и десятку акров запущенной земли, не
интересуясь внешним миром, не замечая, что происходит по соседству, но
бесконечно довольный жизнью. Вряд ли его хоть сколько нибудь интересовало, что о
нем думают люди, — и к лучшему, так как многие были о нем самого нелестного
мнения. Его старший брат, именитый Бэзил Денем, называл его не иначе как «этот
проклятый дурень», а окрестные фермеры придерживались мнения, что у него «на
чердаке маловато».
Мне же он был симпатичен — добрый, простодушный, любящий непритязательные шутки,
— и я с удовольствием ездил к нему. Он и его жена завтракали, обедали
и ужинали на кухне, да и почти все свободное время, казалось, проводили там, а
потому я сразу направлялся
к черному ходу.
В тот день, о котором пойдет речь, он попросил меня посмотреть суку немецкого
дога, которая только что ощенилась и выглядела не очень хорошо. Случилось это не
в среду, а потому я решил, что с ней, пожалуй, действительно приключилось что
нибудь серьезное, и поспешил туда. Харолд, как обычно, заговорил со мной на
любимую тему, — у него был чрезвычайно приятный голос, звучный, выразительный,
неторопливый, как у проповедующего епископа, и я в сотый раз подумал, что
названия футбольных команд, произносимые словно с церковной кафедры под аккорды
органа, производят удивительно комичное впечатление.
— Не могу ли я попросить у вас совета, мистер Хэрриот? — начал он, когда мы
прошли через кухню в длинный, плохо освещенный коридор. — Я пытаюсь решить, кого
следует прогнозировать как победителя: «Сандерленд» или «Астон Виллу»?
Я остановился и изобразил глубокую задумчивость,
а Харолд уставился на меня в тревожном ожидании.
— Как бы вам сказать, мистер Денем, — произнес
я внушительно. — «Сандерленд» имеет хорошие шансы, но мне из верных источников
известно, что тетушка Рейча Картера прихворнула, и это может оказать влияние
на его игру в субботу.
Харолд уныло закивал головой, потом поглядел
на меня внимательнее и захохотал.
— Мистер Хэрриот, мистер Хэрриот, вы опять надо мной подшучиваете! — Он пожал
мой локоть и пошел дальше, басисто посмеиваясь.
Покружив по настоящему лабиринту темных, затянутых паутиной коридоров, мы
наконец добрались до маленькой охотничьей комнаты, где на низеньком деревянном
помосте лежала моя пациентка. Я тотчас узнал в ней могучего немецкого дога,
которого видел несколько раз во дворе во время моих предыдущих визитов. Лечить
мне ее еще не приходилось, но ее присутствие здесь нанесло смертельный удар
одной из моих новейших теорий — что больших собак в больших особняках не
встретишь. Сколько раз я наблюдал, как из крохотных домишек на задних улицах
Дарроуби пулей вылетают бульмастифы, немецкие овчарки и бобтейлы, волоча на
поводке своих беспомощных владельцев, тогда как в парадных гостиных и в садах
богатых особняков мне встречались только самые мелкие из терьеров. Но, конечно,
Харолд во всем был оригиналом.
Он погладил суку по голове.
— Она ощенилась вчера, и выделения у нее подозрительно темные. Ест она хорошо,
но все таки мне бы хотелось, чтобы вы ее осмотрели.
Доги, как большинство крупных собак, обычно отличаются флегматичностью, и, пока
я измерял температуру, сука даже не пошевелилась. Она лежала на боку и блаженно
прислушивалась к писку своих слепых щенят, которые влезали друг на друга,
добираясь до набухших сосков.
— Да, температура у нее немного повышенная, и выделения действительно нехорошие.
— Я осторожно ощупал длинную впадину на боку. — Не думаю, чтобы там остался
щенок, но все таки лучше проверить. Не могли бы вы принести мне теплой воды,
мыло и полотенце?
Когда дверь за Харолдом закрылась, я лениво оглядел охотничью. Она была немногим
больше чулана, и, вопреки названию, в ней никакого охотничьего снаряжения
и оружия не хранилось, так как Харолд принципиально не признавал охоту. В
стеклянных шкафах покоились только старые переплетенные комплекты журналов
«Блэквудс мэгэзин» и «Кантри лайф». Я простоял так минут десять, недоумевая,
куда пропал Харолд, а потом повернулся и начал рассматривать старинную гравюру
на стене. Естественно, она изображала охоту, и я задумался над тем, почему на
них так часто изображены лошади, переносящиеся через ручей, и почему у этих
лошадей обязательно такие невозможно длинные ноги, как вдруг позади меня
послышался легкий рык — утробный рокот, негромкий, но угрожающий.
Я оглянулся и увидел, что сука очень медленно поднимается со своего ложа, — не
так, как обычно встают собаки, но словно ее поднимают на невидимых стропах,
перекинутых через блоки в потолке: лапы выпрямлялись почти незаметно, тело было
напряжено, шерсть вздыбилась. Все это время она не сводила с меня немигающего
свирепого взгляда, и впервые в жизни я понял смысл выражения «горящие глаза».
Нечто похожее мне прежде довелось увидеть только однажды — на потрепанной
обложке «Собаки Баскервилей». Тогда я подумал, что художник безбожно
нафантазировал, но вот теперь на меня были устремлены два глаза, пылающие точно
таким же желтым огнем.
Конечно, она решила, что я подбираюсь к ее щенкам. Ведь хозяин ушел, а этот
чужак тихо стоит в углу и явно замышляет что то недоброе. Одно было несомненно:
еще две три секунды, и она бросится на меня. Я благословил судьбу, что
совершенно случайно оказался почти рядом
с дверью. Осторожно, дюйм за дюймом, я продвинул левую руку к дверной ручке, а
собака все еще поднималась с той же ужасной медлительностью, с тем же утробным
ворчанием. Я уже почти коснулся ручки и тут
совершил роковую ошибку — поспешно за нее схватился. Едва мои пальцы сжали
металл, собака взвилась над
помостом, как ракета, и ее зубы сомкнулись на моем запястье.
Я ударил ее правым кулаком по голове, она выпустила мою руку и тут же вцепилась
мне в левую ногу выше колена. Я испустил пронзительный вопль, и уж не знаю, что
было бы со мной дальше, если бы я не наткнулся
на единственный стул в этой комнате. Он был старый, расшатанный, но он меня
спас. Когда собаке словно бы надоело грызть мою ногу и она внезапно прыгнула,
целясь мне в лицо, я схватил стул и отбил ее атаку.
Дальнейшее мое пребывание в охотничьей превратилось в пародию на номер
укротителя львов, и, несомненно, выглядело все это очень смешно. По правде
говоря,
я с тех пор не раз жалел, что эпизод не мог быть запечатлен на кинопленке, но в
те минуты, когда чудовищная собака кружила передо мной в тесной комнатушке,
а у меня по ноге струилась кровь и обороняться я мог только ветхим стулом, мне
было совсем не до смеха. В ее атаках чувствовалась свирепая решимость, и ее
жуткие глаза ни на миг не отрывались от моего лица.
Щенки, рассерженные внезапным исчезновением восхитительного источника тепла и
питания, все девятеро слепо ползали по помосту и что есть мочи возмущенно
пищали. Их вопли только подстегивали мать, и, чем громче становился писк, тем
яростнее стремилась она расправиться со мной. Каждые несколько секунд она
бросалась на меня, а я отскакивал и тыкал в нее стулом
в стиле лучших цирковых традиций. Один раз ей, несмотря на стул, удалось прижать
меня к стене. Когда она поднялась на задние лапы, ее голова оказалась почти
на уровне моей, и я с неприятно близкого расстояния мог полюбоваться лязгающими
зубами страшной пасти.
А главное — мой стул начинал разваливаться. Собака уже без особого усилия
обломила две ножки, и я старался не думать о том, что произойдет, когда он
окончательно разлетится на части. Но я отвоевывал путь назад к двери, и, когда
уперся спиной в ее ручку, настал момент для решающих действий. Я издал последний
устрашающий крик, швырнул в собаку остатками стула и выскочил
в коридор. Захлопнув дверь и прижавшись к ней спиной, я почувствовал, как она
вся содрогнулась от ударившегося о нее огромного тела.
Я опустился на пол у стены, засучил штанину и начал рассматривать свои раны, и
тут в дальнем конце коридора появился Харолд с дымящимся тазом в руках и с
полотенцем через плечо. Теперь я понял, почему он так задержался: все это время
он кружил по коридорам — возможно, попросту заблудившись в собственном доме, но
скорее — взвешивая, какую команду назвать в качестве победителя.
В Скелдейл хаусе мне пришлось вытерпеть немало насмешливых замечаний по адресу
моей новой моряцкой походки, но когда Зигфрид в спальне осмотрел мою ногу,
улыбка сползла с его лица.
— Еще бы дюйм, черт побери! — Он тихо присвистнул. — Знаете, Джеймс, мы часто
шутим, как нас в один прекрасный день обработает разъяренный пес. Ну так вот,
мой милый, вы чуть было не испытали это на собственном опыте!
Вскоре после этого случая я отправился в пешее путешествие по Шотландии, и
грубая материя шорт болезненно натирала полукруг, который собачьи зубы оставили
на внутренней стороне моего бедра над коленом, — постоянное напоминание о том,
что работа с мелкими животными тоже бывает опасной и что даже кроткие суки,
оберегая своих щенков, могут стать агрессивными.
Но, конечно, верно и прямо противоположное. Чаще, подходя к суке, окруженной
щенками, я видел, что она просто переполнена гордостью, и, когда я брал щенков
на руки, она восхищенно виляла хвостом. Заранее не угадаешь. Еще один
неопределенный фактор в нашей работе.
|
